Антон Сурнин

[lukomnikov]

 
Летняя ночь

Все позабыл. Помню лишь, что...
Было совсем темно.
Молча сидел. Что-то курил.
Дым вылетал в окно.

Звезды с небес
падали вниз,
в темный густой лес.
Кто-то большой
тихо свистел
и по стене лез.

Первый, второй, третий этаж,
пятый, шестой, седьмой.
Сел на карниз.
Грустно вздохнул.
"Здравствуй, — сказал, — друг мой".

"Здравствуй. Ты кто?"
"Сам не пойму".
"Может быть, мед..."
"...ведь?"
"Может, курнем?"
"Что же, давай.
Ночь коротка ведь".

"Ночь коротка.
А сигарет
целых пятнадцать штук".
"Веки сомкнув,
будем с тобой
слушать дождя стук".

Мокрый асфальт.
Шелест листвы.
Мутной луны свет.
"Знаешь, — сказал, —
есть только мы.
Прочее все —
бред!"


* * *

"О, как глядели сквозь вуаль
ее пленительные очи —
светлее дня, чернее ночи —
какая в них была печаль!

Как волновал младую кровь
недуг прекрасный в юном теле!
Какая страсть..." Лежал в постели;
читал я книжку про любовь.


* * *

Если б ты была со мною,
я б назвал тебя женою.
Если б ты была со мной —
я б назвал тебя женой.


Аскет

Я аскет.
Я аскет.
Мне ничё не надо,
кроме только твоего
ласкового взгляда.


* * *

Простите. Я болен
нездешней тоской.
А вы — вы такая...
А я — я такой...

А вы — не отсюда.
А я вас люблю.
А можно, я вам
телеграмму пошлю?


* * *

Меня похоронят на Марсе;
скелет мой зароют в песок;
увы, я уже не услышу
серебряный твой голосок.

Меня похоронят на Марсе,
в пустыне. А ты будешь жить
и чай из волшебных растений
с вареньем малиновым пить.


Луна

Мой дядя, селенограф,
сказал мне, что луна,
когда он спать ложится,
в окно ему видна.

— И что? — спросил я дядю.
— Да то, что до утра
я на луну любуюсь,
хоть спать давно пора!


Полуночные пчелы

Порой ночной, ночной порой
я слышу, как пчелиный рой
жужжит во тьме, во тьме жужжит
и в дверь открытую летит.

И те пчелы, и пчёлы те
жужжат так громко в темноте,
жуть просто что, что просто жуть,
что до утра нельзя уснуть.

Утра и до, и до утра
они глядятся в зеркала,
то видя там, там видя то,
о чем нам знать не суждено.

Зари но лишь, но лишь зари
зажгутся блеклые огни,
долой летит, летит долой,
жужмя жужжа, пчелиный рой.


* * *

Не надо слов — к чему слова?
Пускай трещат в печи дрова.
Не надо и отдельных звуков,
летящих стрелами из луков.
Не надо мыслей — никаких —
ведь все несчастия — от них.
А надо лишь немного ветра
в час три-четыре километра.


Рыбы

Мы — рыбы. Мы — рыбы.
Мы в чистой воде.
Мы все бы могли бы
собраться — но где?

Мы все бы могли бы
уплыть — но куда?
Весь мир наш, о рыбы, —
морская вода.


Утреннее размышление о чем-то непонятном

Встану рано утром,
в тридцать два часа,
блеклым перламутром
светятся глаза.

Я открою двери,
скриплые, как скрип,
как следы метели
на чешуйках рыб.

Выйду на дорогу,
сяду на траву,
мысли понемногу
влезут в голову.

Посижу немного
да пойду домой.
Слава, слава Богу,
что пока живой!


Рождение музыки

По небу плавно плыли луны
Вдруг нервный кот полез на струны
И струны нежно зазвучали
и кот заплакал от печали


Слова

Вначале было слово.
Потом их стало два.
Потом их стало много.
Распухла голова.

По миру прокатилась
словесная чума,
и все в словах погрязли,
и все сошли с ума.

И только мхи и травы,
деревья и кусты
молчат без сожаленья,
прекрасны и просты.


* * *

Купил одну копейку
за двадцать пять рублей.
На сердце стало легче,
а в голове — мудрей.


Катарсис

Когда трамваи синие
пойду гулять всю ночь
Пусть станет все таинственно
пусть будет все темно

А я расплачусь медленно
и бедный и простой
по улицам по улочкам
бесшумно побреду

И никому и дела нет
прохожий как и все
Лишь синие фонарики
мне светятся вослед


Филиппины

Мне уплыть на Филиппины
стоит тридцать три рубля
Но зато там есть дельфины
и шары из хрусталя

Стану я на Филиппинах
от жары в моря нырять
и кататься на дельфинах
и шары в руках держать


* * *

Земля — как земля
А вода — как вода
Зима — как зима
А беда — как беда

Змея — как змея
И стрела — как стрела
А я — как не я
А она — умерла...


Уж

Разговоры об ужах
на меня наводят страх
может быть они далёко
а быть может в двух шагах

Выйду ночью на дорогу —
уж меня ужалит в ногу
Это фатум Это рок
Мне уже отмерян срок


Двери

За дверью — дверь,
за дверью — дверь,
за дверью — дверь,
за дверью — дверь,

за дверью — дверь,
за дверью — дверь,
а в двери —
маленькая щель,

а в щели — свет.
И я бы мог...
Но дверь закрыта
на замок.


* * *

Трава. Но нет травы.
Листва. Но нет листвы.
Кора. Но нет коры.
        Пора!
Но нет поры.


Комары

Когда под утро лягу спать,
мне странный сон приснится:
влетят в окошко комары,
как маленькие птицы.

Влетят и сядут на кровать,
окутанные снами,
и станут на меня глядеть
печальными глазами.

И стены комнаты моей
наполнит звезд сиянье.

...А днем опять: жара и пыль
и жирных мух жужжанье.


* * *

В торбу с серыми заплатами
положу мою печаль
А иного мне не надобно
а иного мне не жаль

И любовь свою и ненависть
я оставлю далеко
Пусть печаль одна останется
а зато идти легко


Стрекозы

Я шел по дороге. Куда и откуда?
Не помню. Вдруг — заросли роз.
Я в розы полез, а оттуда — о чудо! —
взлетели двенадцать стрекоз.

Я замер. Стрекозы, одна за другою,
взмывали, звеня, в небеса.
И сердце вдруг сжалось щемящей тоскою,
на землю упала слеза.

Я крикнул: постойте!
Постойте, стрекозы!
Закрыл позолотой глаза,
взлетел...
          там, внизу — бесполезные розы.
Я — в воздухе! Я — стрекоза!


* * *

В определенном смысле слова
теперь, должно быть, пол-восьмого.
Вечерний чай. Смеркалось скоро.
Четыре чашки из фарфора.

Табак и трубка. И улыбка.
Ныряет в чашке ложка-рыбка.
И пар и дым летят, струятся;
хочу я звонко рассмеяться.

Веселье! Лейся чаем в блюдца!
Дымлю. И все, смеясь, смеются.
И я. И дом. И все вокруг.
А ночь ползет, как черный жук.


Ботинки

Ботинки повешу сушить поутру —
пускай затрепещут шнурки на ветру!


Камбала

Рыбарь выходит на охоту.
Он со скалы ныряет в воду
и там стреляет в камбалу.
Она трепещет на полу

(верней, не на полу — на дне),
и камбалу так жалко мне,
что все сжимается внутри.
Вы все убийцы, рыбари!


Муравьи

Прорастает скуки семя,
дам водицы я ему.
И забыт давно я всеми,
и не нужен никому.

Вот опять настала осень,
и умолкли соловьи.
И опять из пылесоса
лезут, лезут муравьи!


Время

Ты помнишь было время
цветы цвели как смерть
малиновки слетались
на желтенькую жердь

И небо было выше
и воздух был свежей
и над водой порхали
сто сорок семь стрижей


Прогулка поэта

Спрячу голову в ушанку
ноги в теплые носки
тело в серую шубейку
шею в шарфик шерстяной

В сапоги ли в рукавицы
руки-ноги опущу
и отправлюсь на прогулку
без пятнадцати часов

Что за черт! — все люди скажут
Кто — подумают — такой?
Станут искоса коситься
непонятливо глядеть

Только ты меня узнаешь
только ты меня поймешь
Улыбнешься из-под шапки
скажешь: Здравствуй милый друг!


* * *

Там, где птица не летит,
там, где зверь не рыщет,
холм заснеженный стоит,
лютый ветер свищет.

За холмом река течет,
серебрясь под солнцем.
На реке — прозрачный лед
с прорубью-оконцем.

А в оконце холодна
плещется водица.
И со дна, со дна, со дна
к нам плывет плотвица!


* * *

Ножки мои, ножки,
бегите по дорожке!

Ручки мои, ручки,
хватайтесь за тучки!

Ушки мои, ушки,
не ложитесь на подушки!

Глазки мои, глазки,
смотрите — всё как в сказке!


* * *

Подари мне город
тихий и живой
с синими домами
с белой мостовой

Подари мне небо
небо без луны
чтобы только звезды
были в нем видны

чтоб сплетенья улиц
сна хранили тишь
чтобы свет прозрачный
чуть касался крыш


* * *

Вот вам зелено вино
для веселости оно
   Вот вам хлеб второго сорта
   для душевного комфорта
Вот салатец из морковки
для интимной обстановки
   А вот и салака
   — Для чего ж салака?
       Для смака!


Нейрончики

В черепной моей коробочке
сотни крошечных нейрончиков.
В ней сидят они, как пробочки
в тонких горлышках флакончиков.

Стоит мне подумать чуточку,
и нейрончики под сеточку
ловят, как охотник уточку,
мысль и садят ее в клеточку.

Мысли в этой хитрой клеточке
зреют, как на грядке луковки.
Я ж сижу на табуреточке
и пишу в тетрадку буковки.


* * *

Зачеркнутому верить.
Зажженное курить.
Небритое — намылить.
Намыленное — брить.

Побритому — одеться.
Одетому — идти.
И нет числа дорогам!
И нет конца пути!


Баллада о чае

— Чаю поставить? — спросил я негромко,
глядя в окно на снег.
Никто не ответил.
Лишь стрелки часов
свой продолжали бег
по светлому кругу. — Поставить чаю?
И снова молчанье, ни звука нет.
— Чаю поставить? — спросил я громче,
но и на сей раз не получил ответ.
Немного помолчав, повторил я вопрос:
— Поставить чаю?
Сам стою, чайником качаю.
— Чаю поставить?
И вновь тишина.
Лишь только откуда-то песня слышна.
Стою я, оберткой блестящей шуршу
И чайник в руке закопченный держу.
        Вижу — пуст зал.
        Подумал я и сказал:
— Ну что ж, раз никто не хочет,
        то и не надо!
На том и кончается наша баллада.


Русская хайку

За грязным столом
Трое сидят молчаливо.
Пустые стаканы.


13
(поэма)

1, 2
3, 4
5, 6

7, 8
9, 10
11, 12

13.


* * *

Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Свеча горела на столе,
Свеча горела,
А ты сидела под столом
И булку ела.


Слово о полку Игореве

Полк.


* * *

Онегин сидел на диване
и что-то играл на баяне
И капали чистые слезы
В морях размножались медузы


-------
Сурнин Антон Валерьевич (р. 1975).
Источник: Стихотворения. Н-ск: Литературный фонд; Горница, 1996. (Книгу полностью выложил в ЖЖ cmuxu: http://cmuxu.livejournal.com/35949.html .)

Comments

[pagedaun.livejournal.com]

Ну ты же понимаешь, что я ни о таких премиях говорил.
Я просто подумал, что все это надо как-то сохранить в надежде на лучшие времена.
Сейчас победили плохие люди и плохие поэты, но это не навсегда. Надо дать хорошим людям шанс, что их вспомнят, как вспомнили Хармса, лет через тридцать-сорок.
Очень обидно отдавать вечность в пользование негодяям. Я не согласен.