lukomnikov | Вечеслав Казакевич

* * *

Подлетел воробей к балкону
и клюет авоську с едой...
Скачет этот юнец зеленый
без боязни передо мной.

Подойду я к окошку медленно
и ни капли не рассержусь.
Я и сам молодой, нестреляный,
сам людей еще не боюсь!

1983

* * *

В небе туча плывет нехорошая...
Мать с постели встает тяжело,
закрывает розетки галошами,
чтобы молнией дом не сожгло.

В темной комнате пахнет больницей.
Гром гремит... И с тоской слышу я:
«Это все на своей колеснице
разъезжает по небу Илья!»

Скачет близко огромная лошадь...
Села мама на край простыни
и с надеждой глядит на галошу,
что спасет от пророка Ильи.

1984

СЕМЬЯ

Поселок городского типа.
К забору притулилась липа.
Под липой шаткая скамья,
на ней сидит моя семья.

Отец с трескучей сигаретой,
мать с могилёвскою газетой,
сестра с тетрадкою для нот
и толстый безучастный кот.

Кругом растет трава сырая,
сверкают звезды в вышине...
И я бы сел на лавку с краю,
но не осталось места мне.

1985

* * *

Надоело наклоняться бодро,
словно над колодцем, над собой
и вопросы, как пустые ведра,
в душу опускать, забыв покой.

Восхищенный облаками мая,
растянусь среди травы большой...
Пусть Европа голову ломает
над моей загадочной душой!

1985

КАНИКУЛЫ

Столпилась очередь у кассы.
Сегодня танцы. Выходной.
— Катись отсюда в темпе вальса! —
мне говорит один блатной.

В поселке знают все мальчишки:
его народный суд судил,
потом солдат с дощатой вышки
за ним внимательно следил.

Он горы двигал динамитом,
топор метал под облака...
Сейчас мы с ним в бою открытом
сойдемся около ДК.

Жасмин цветет. Трещит кузнечик.
Тревожит маму шар луны.
Спокойно, мама! В этот вечер
меня зарезать не должны.

1985

ОДУВАНЧИКИ

В сторонке от поселка дачного
живет старуха вместе с кошкой.
И десять тысяч одуванчиков
молчат у низкого окошка.

Стоит изба над самым озером,
на днях ее снесут бульдозером.
Но знают птицы и зверье,
что есть защита у нее.

За дом, за кошку на диванчике,
за бабку, что устала жить,
все десять тысяч одуванчиков
готовы головы сложить.

1985

СЕЛЬМАГ

Лежат на полках пачки жира,
ботинки, ящик табака
и в переводах Маршака
сонеты Вильяма Шекспира.

Я злую пыль прогнал с обложки,
и на какой-то краткий миг
в набитом тучами окошке
кирпичный Тауэр возник.

Из синего явившись мрака,
стоял он, мрачен и тяжел.
Бежала сквозь него собака,
и конь колхозный бодро шел.

1985

ЗВЕЗДОЛЕТ

Чертежник Синицын, устав на работе,
желая скорее уснуть,
всегда представлял себя в звездолете,
летящем сквозь Млечный Путь.

К подушке припав, забывал он контору
и видел каюты металл,
таращились бойко экраны приборов....
И сладко он засыпал.

Не думал о премиях и хозрасчете,
взвалив одеяло на грудь...
Но как-то проснулся он в звездолете,
летящем сквозь Млечный Путь!

И с ужасом понял, что бездною жуткой
несется в железной трубе...
Эх, парень, мечтания — это не шутка,
счастливой дороги тебе!

1986

ЦИЛИНДР

Я когда-то думал, что поэты
не похожи на других людей:
ведь поэты, по Москве гуляя,
из цилиндра кормят лошадей.

Денег у поэтов не бывает,
но зато красавицы в мехах,
не пугаясь крыс и паутины,
навещают их на чердаках.

А поэты с горделивым взглядом
кинут розу черную в бокал
и выходят под дождем шататься,
за кварталом обходить квартал.

Граждане, я очень ошибался!
Трудно лошадей найти в Москве.
Чердаки забиты... И цилиндра
нету у меня на голове.

Но и в серой неприметной кепке,
со спокойным выраженьем глаз,
сам не знаю, к счастью иль к несчастью,
все-таки я не похож на вас.

1986

* * *

Увидел я каменный дом:
висело белье на балконе.
Рубашка сырым рукавом
махала осенней вороне.

А окна глядели на пруд,
на улицу, полную шума.
«Какие тут люди живут?» —
замедлив шаги, я подумал.

На миг или, может быть, два
застыл я у рыжего клена...
Чужая рубашка с балкона
тянула ко мне рукава!

1986

УТРО

Хотелось раньше мне влюбиться,
напиться или застрелиться,
когда черемуха цвела!
Теперь гляжу я на столицу
и думаю, пойти побриться
или не бриться? Вот дела.

Уж грянули в журналах битвы,
уж шепчут по церквам молитвы.
Смотрю я в зеркало с тоской...
И жирный жук электробритвы
скрежещет над моей щекой.

1987

БУТЫЛКИ

В ресторации со шторами из плюша
понял я, порывшись в памяти копилке,
что в России по сравнению с минувшим
стали делать никудышные бутылки.

Пацаном найдешь замшелую стекляшку
и, уставясь сквозь бутылочное донце,
натолкнешься на зеленую дворняжку,
на заросшее травою яркой солнце.

А сегодня, глядя пылко или праздно,
никогда не нахожу чудес пропащих,
хоть на мир через стекло бутылок разных,
повзрослев, я стал смотреть гораздо чаще.

1989

* * *

Нет, не зря сидел в долгах я год за годом
и за тридевять небес ходил душою,
ведь в итоге вот под этим небосводом
все же вызвал я сочувствие большое.

Пусть любая из фабричных труб-громадин
подтвердит, пуская дыма завитушки:
мимолетом нынче днем меня погладил
лист осенний по взъерошенной макушке.

1989

ВЕСЕННИЕ ПОБЕГИ

Чуть весною поодеколонит
теплый ветер дали там и тут,
из укромных наших трудколоний
сразу заключенные бегут!

Не желая за крутым забором,
исправляясь, коротать свой век,
поспешает по родным просторам
в арестантской робе человек.

А за ним солдат конвойных войско,
гонятся овчарок голоса...
Из кармана падает расческа,
но не превращается в леса.

Все уже устроено как надо:
в доме у родителей засада,
и на всех вокзалах по Руси
фото его мутное висит.

Оттого-то на гнилом болоте,
вынув ножик, прислонясь к сосне,
ветру, тучам, дождику, весне
шепчет он тоскливо: «Не возьмете!»

ПОЕЗДКА

Если б был я русский барин,
не скучал бы я средь вас,
сел бы в тряский тарантас
и уехал из столицы.

Глубже натянув картуз,
позабыв проселок узкий,
я б читал роман французский
под надзором облаков.

А потом бы тот роман,
морщась, выкинул в бурьян,
крикнул кучеру: «Иван,
ну-ка выдай что погромче!»

Рявкнет песню мой возница,
вздрогнет в поле аист-птица,
и озлобленно косится
встречный путник на меня.

Не стращай, дружище! Видишь,
в прошлое я уезжаю:
не туда, где жив Дзержинский,
а туда, где жив Державин...

КЛЯТВА

Никакой и не было державы,
никакой и не было страны...
Только двор, где на веревке ржавой
вверх ногами дрыгались штаны.

Вслед казармы каменная клетка,
голые мамзели в каждом сне,
хоботы сапог под табуреткой,
заросли портянок при луне.

А потом смурные общежития
да углы, в которых для души
все в окошке главные события:
туча мнется, голубь шебуршит.

Ни морей, ни замков, ни парадов,
только двор с портками на ветру.
Пусть я буду беспримерным гадом,
если за него я не умру!

1991

РАДУГА

Дети возле магазина
пляшут в лужах и грязи.
Есть для радости причина:
в небе радуга висит!

Сашка, Машка и Егорка
пляшут около сельпо...
Часто мне бывает горько
ни с того и ни с сего.

* * *

Погасил я в избушке лампу,
на калитке откинул крючок,
и сосна тяжелую лапу
положила мне на плечо.

КНЯЖИЦЫ

На веревочке корову девочка ведет,
дуб когтистый и суровый на холме растет,
тракторист в сарае вожжи вокруг шеи обвязал,
опрокинул табуретку и язык всем показал.

Конь идет, цыплята в сенцах, скрип стрекоз, игра котят,
как два белых полотенца, в небе аисты летят,
пьяненькая фельдшерица повалилась у реки
и кричит холщовым птицам: «Киньте палку, мужики!»

Но с небес никто не бросит даже щепки или взгляда,
одуванчики проносит гулкий ветер над двором,
теща зятя замышляет угостить крысиным ядом,
чтобы больше не гонялся он за нею с топором.

А к порогу райской жизни крепко радуга прибита,
облака стоят горою, и охота пушку взять,
и стрелять, и быть убитым, и валяться под ракитой,
в белых аистов сморкаться, бабам юбки задирать.

1992

* * *

Красный мостик над прудом зеленым
распростерся огненною птицей.
Безнадежно и давно влюбленным
здесь красиво можно утопиться.

Но никто с перил не бултыхнется,
чтобы волны привести в движенье.
Видно, нечем поразить японцам
старого пруда воображенье.

А вот если б я своей макушкой
вздыбил брызги и зарылся в иле,
то кувшинки, карпы и лягушки
долго б о России говорили.

1994

КАК В СКАЗКЕ

В поселке под вечер включают метель,
разводят русалок в алмазных окошках.
Забыв про учебники, бросив портфель,
сидишь на печи с громогласною кошкой.

Сдвигаются с места равнины, луна,
солдаты атьдвакают, голуби бредят,
раскинулись девки и море вина,
совсем ни к селу Фудзияма видна!
А печка все едет, и едет, и едет...

1995

* * *

Прошлое, как плюшевый медведь,
дряхлый, допотопный и облезлый,
в комнате пылится бесполезно —
детям лучше даже не смотреть!

Мать с клюкой, пропеллер над сараем,
родины шальные небеса —
все лишь только мех ненатуральный,
поролон, стеклянные глаза.

1997

* * *

Поставлю свечку простодушную
за упокой забытой матери.
Вдруг сделалась она лягушкою
из невезучего бухгалтера?

Придет домой в закате маковом
и критикует нас истошно,
а бормотнет отец: «Расквакалась!»,
вмиг скок-поскок рыдать в картошку.

Забилась под былинку тертую
и пялится непонимающе
на холм бревенчатый со стеклами —
громадин жуткое пристанище.

Оттуда пышут шум и зарево,
ужасная необъяснимость...
Пошли ей, Господи, комарика,
луну бодрящую и сырость.

1998

* * *

Наплясался на окнах закат до упаду.
Магазин во дворе уже закрыли.
Кошка жрет большую живую цикаду,
что скребет по асфальту остатком крыльев.

Обхожу стороной этот шум и свалку,
по-японски спокоен, замкнут, воспитан,
говорю цикаде: «Как жалко!»
и кошке: «Приятного аппетита!»

1999

ПОТОМ

Даже супа не будет с котом,
от всей Земли — ни иголки.
Останутся только стихи потом
у Бога на книжной полке.

Неплохо б было увидеть ее,
простую, не очень гладкую,
и чтобы в сборнике тощем моем
месяц лежал закладкою.

1999

* * *

В гавани серой, где возятся волны,
встретился я с компанейским бездомным.
Жестикулируя, возле перил
с мусорным ящиком он говорил.

— Тоже нашел себе собеседника!
Господи, что за болван... —
пробормотал я морю осеннему,
тумбам, с вонючим связавшимся сейнером,
хлюпающим столбам.

1999

* * *

Когда от жизни в черепках
хочу я слишком многого,
иду проведать черепах
в пруду у замка сёгуна.

Сейчас они всплеснут водой
и вытащат из тины
конфеты «Ключик золотой»,
напиток «Буратино».

(1997 - 1998)

* * *

Если бы да кабы я в Москве остался,
то подсчетом ворон уже не занимался.
А лежал бы давно под крестом и кочкой,
и возила б жена для меня цветочки.

Сам твержу: «Это бред!», но как назад ни гляну –
ни стихов, ни долгов, ни великих планов.
Вижу остовы венков, жухлых лент тряпицы,
знаю даже, что за сон под землей мне снится:

снится мне, будто я не валяюсь в яме,
а в Японии живу в городе Тояме.

2002

* * *

Нет давно на свете дорогой семейки:
петуха в сарае, кошки на скамейке,
матери, которая нянюшку бранила,
нянюшки, что пенсию в валенке хранила.

Наплевать с пригорка всем на это дело,
только ты с печалью подружился смело.
Чтобы настроенья ты не портил людям,
скоро, мой хороший, и тебя не будет.

2003

* * *

Хватит пить вино в больших количествах,
шествовать нетвердо под луною
и ругать японское правительство
так, будто оно уже родное!

Стану в парке дрыхнуть над газетой,
лишнего движения не делая.
Все равно, Марго, из жизни этой
уведут меня под руки белые.

2003

-------
Источники:
В. Казакевич. Жизнь и приключения беглеца. (Избранные стихотворения.) М.: Издательство Н. Филимонова, 2006.
В. Казакевич. Лунат. М.: Межрегиональный центр отраслевой информатики Госатомнадзора России, 1998.
В. Казакевич. Ползи, улитка! М.: Футурум БМ, 2004.

Об авторе см. тут:
http://www.poesis.ru/poeti-poezia/kazakevich-v/biograph.htm

С 1993 года В.К. живёт в Японии, в Москве бывает редко.
Напоминаю, что завтра, 25 декабря, - его творческий вечер - в салоне "Классики XXI века" (в культурном центре библиотеки им. Чехова). Начало в 19.30. Адрес: Страстной бульвар, д. 8. Это рядом с м. "Пушкинская" и "Чеховская". Вход в арку со стороны Страстного бульвара, во дворе слева.