Э. Лимонов о В. Гершуни
Jul. 22nd, 2008 04:35 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
lukomnikov«...Не была произнесена в зале «Вечерний космос» и фамилия еще одного диссидента – радикала Владимира Гершуни. Внук основателя и первого руководителя Боевой организации эсеров встретился мне, молодому поэту, в Москве далекого теперь 1968 года. Он повлиял на мое становление так сильно, что, сидя в зале «Вечерний космос», я вот подумал: не Володькина ли это закваска до сих пор бродит во мне? И, возможно, я стал радикальным политиком потому, что когда-то он меня обработал, промыл мне мозги?
Я приехал в Москву осенью 1967-го и тотчас попал в компанию художников и поэтов андеграунда. Средой обитания стали для меня подвальные и чердачные мастерские, расположенные в основном в районе улицы Сретенки и Уланского переулка. Там имели мастерские художники Кабаков, Янкилевский, Соостер, Багурин <Вероятно, опечатка, - Бачурин. - Г.Л.> и еще многие, чьи имена я и забыл уж. Так вот, летом 1968 года один парень по имени Боря Кушер, сын директора старой школы, расположенной в Уланском переулке, оставил мне в пользование крошечную директорскую квартиру в цокольном этаже школы. Две клетушки, мыши обитали на кухне. Вместе с квартирой я получил в наследство внука террориста. «Володька будет иногда приходить спать. Ты только оставляй для него окно открытым в кабинете. Он по крыше угольного склада обычно подымается», – напутствовал меня Кушер, давая ключ. Он не объяснил мне, почему нельзя сделать второй ключ и вручить его Володьке, но я понял, что нельзя. Я был провинциал и стеснялся оспаривать москвичей. Кушер уехал в Прибалтику.
В первую же ночь я услышал отворяющееся окно, поскольку старые рамы и скрипели, и плохо закрывались. Когда я вошел, то увидел уже ступившего с подоконника на пол босого бородатого человека. Туфли стояли на подоконнике. Мы познакомились.
Познакомившись, стали ругаться. И ругались до самого рассвета. Когда рассвело, я отправился в «мою» комнату, в спальню – читать «Мои показания» Марченко, рукопись, точнее, машинопись на тонкой, как ее называли, «папиросной» бумаге. Рукопись меня напугала. Я не хотел в нее верить. Видимо, я не хотел знать, что существует жестокий лагерный мир, в котором зэк способен отрезать себе член и бросить к ногам докторши. Прочтя этот эпизод, я в ярости пошел к Володьке, доругиваться.
Внук террориста мирно посапывал на спине под коротким пледом. Борода на верхнем краю пледа, босые ступни торчат из-под противоположного края. «Не верю!» – сказал я спящему. «Во что?» – открыл он глаза. Мы ругались еще несколько часов, после чего он дал мне последнюю «Хронику текущих событий».
Так мы прожили, как кошка с собакой, до самой поздней осени. Он высмеивал меня и мои стихи, я высмеивал его игры с ГэБэ, как он называл кагэбэшников. Он всякий раз подробно рассказывал, как ловко он и его друзья – среди них мелькала фамилия Якира, позднее покаявшегося в диссидентстве – уходили из-под наблюдения. Мы расходились с ним во всем, и прежде всего по поводу ввода войск в Чехословакию. Я его патриотично защищал, Володька называл «вторжением». Общего у нас было не много: он сочинял (без устали!) перевертыши – фразы, одинаково звучавшие, будучи прочтенными справа налево и слева направо.
Человек трагической судьбы, первый раз Володька сел в 1947 году. На мой вопрос «за что?» он, криво усмехнувшись, сказал: «За антисоветчину. За то, что призывал убивать председателей колхозов». «Но ведь это неправда?» – спросил я. «Конечно, неправда, это формулировка из текста приговора».
Впоследствии его сажали еще не раз. Он прошел психушки и центральные тюрьмы больших городов. И умер, выйдя из психушки уже в перестроечное время. Я с ним не соглашался, но теперь вижу, что он сумел обратить меня в свой радикализм. Я всегда недооценивал его влияние на меня, но вот в зале «Вечерний космос» мысленно заглянул в прошлое, на Уланский переулок, и понял, как он мне близок. Сейчас на месте той школы высятся здания многострадального ЮКОСа».
Э. Лимонов, "Откуда происходит радикализм?" (журнал "GQ", №10/2007)
-------
Сам Владимир Львович в начале 90-х крыл его последними словами - за его тогдашнюю публицистику, мы с Белашкиным заступались (как за художника).
Я приехал в Москву осенью 1967-го и тотчас попал в компанию художников и поэтов андеграунда. Средой обитания стали для меня подвальные и чердачные мастерские, расположенные в основном в районе улицы Сретенки и Уланского переулка. Там имели мастерские художники Кабаков, Янкилевский, Соостер, Багурин <Вероятно, опечатка, - Бачурин. - Г.Л.> и еще многие, чьи имена я и забыл уж. Так вот, летом 1968 года один парень по имени Боря Кушер, сын директора старой школы, расположенной в Уланском переулке, оставил мне в пользование крошечную директорскую квартиру в цокольном этаже школы. Две клетушки, мыши обитали на кухне. Вместе с квартирой я получил в наследство внука террориста. «Володька будет иногда приходить спать. Ты только оставляй для него окно открытым в кабинете. Он по крыше угольного склада обычно подымается», – напутствовал меня Кушер, давая ключ. Он не объяснил мне, почему нельзя сделать второй ключ и вручить его Володьке, но я понял, что нельзя. Я был провинциал и стеснялся оспаривать москвичей. Кушер уехал в Прибалтику.
В первую же ночь я услышал отворяющееся окно, поскольку старые рамы и скрипели, и плохо закрывались. Когда я вошел, то увидел уже ступившего с подоконника на пол босого бородатого человека. Туфли стояли на подоконнике. Мы познакомились.
Познакомившись, стали ругаться. И ругались до самого рассвета. Когда рассвело, я отправился в «мою» комнату, в спальню – читать «Мои показания» Марченко, рукопись, точнее, машинопись на тонкой, как ее называли, «папиросной» бумаге. Рукопись меня напугала. Я не хотел в нее верить. Видимо, я не хотел знать, что существует жестокий лагерный мир, в котором зэк способен отрезать себе член и бросить к ногам докторши. Прочтя этот эпизод, я в ярости пошел к Володьке, доругиваться.
Внук террориста мирно посапывал на спине под коротким пледом. Борода на верхнем краю пледа, босые ступни торчат из-под противоположного края. «Не верю!» – сказал я спящему. «Во что?» – открыл он глаза. Мы ругались еще несколько часов, после чего он дал мне последнюю «Хронику текущих событий».
Так мы прожили, как кошка с собакой, до самой поздней осени. Он высмеивал меня и мои стихи, я высмеивал его игры с ГэБэ, как он называл кагэбэшников. Он всякий раз подробно рассказывал, как ловко он и его друзья – среди них мелькала фамилия Якира, позднее покаявшегося в диссидентстве – уходили из-под наблюдения. Мы расходились с ним во всем, и прежде всего по поводу ввода войск в Чехословакию. Я его патриотично защищал, Володька называл «вторжением». Общего у нас было не много: он сочинял (без устали!) перевертыши – фразы, одинаково звучавшие, будучи прочтенными справа налево и слева направо.
Человек трагической судьбы, первый раз Володька сел в 1947 году. На мой вопрос «за что?» он, криво усмехнувшись, сказал: «За антисоветчину. За то, что призывал убивать председателей колхозов». «Но ведь это неправда?» – спросил я. «Конечно, неправда, это формулировка из текста приговора».
Впоследствии его сажали еще не раз. Он прошел психушки и центральные тюрьмы больших городов. И умер, выйдя из психушки уже в перестроечное время. Я с ним не соглашался, но теперь вижу, что он сумел обратить меня в свой радикализм. Я всегда недооценивал его влияние на меня, но вот в зале «Вечерний космос» мысленно заглянул в прошлое, на Уланский переулок, и понял, как он мне близок. Сейчас на месте той школы высятся здания многострадального ЮКОСа».
Э. Лимонов, "Откуда происходит радикализм?" (журнал "GQ", №10/2007)
-------
Сам Владимир Львович в начале 90-х крыл его последними словами - за его тогдашнюю публицистику, мы с Белашкиным заступались (как за художника).
