Александр Егоров

[lukomnikov]

 
КРОКОДИЛОВО ЧУЧЕЛО

Вспоминаются разные случаи
Из детства далекого, милого...
Крокодила набитое чучело
По осенним бульварам бродило.

Повстречавши его неожиданно
(На дворе бушевало ненастье),
Пробасил я как можно солиднее:
"Крокодилово чучело, здрасьте!"

Но оно улыбнулось измученно,
Будто в душу ей бросили камень,
И ушло крокодилово чучело,
Разводя безнадежно руками...


В ЗООПАРКЕ

Пред смешными, дурацкими гротами
Зоосада миниатюрного,
Восхищался большим бегемотом,
Полоненным решеткой ажурною.

Бегемот, бегемот, бегемотина!
Фортепьяно, залезшее в лужу!
Твоих глаз голубая блевотина
Мое сердце обезоружила.

Что тоскуешь ты, чудо болотное?
Что так жалобно смотришь, уродина?
В этой жизни мы все бегемоты,
Увезенные с ласковой родины.


ВОСПОМИНАНИЕ О ТАМАРЕ

Я вздрогнул - ария Надира,
Как воды, что прорвали дамбу.
Клянусь, за все богатства мира
Я эти звуки не отдал бы.

Как будто это ты предстала
Передо мной в "персидском" платье,
На миг сошедши с пьедестала
Навстречу моему объятью.

И там, в печальной психбольнице,
Где я сидел, пакеты клея,
Возникли вдруг деревья, птицы,
И слышен голос Гименея.


НАШ ХАРАКТЕР

Люблю читать я в книге милой,
Что в мире нету лучше нас.
Вот как-то раз, зимой унылой,
Зашел в магазин в поздний час.

А за прилавком продавщица
С глазами цвета всех Россий.
Не то чтоб важную вещицу -
Я скромно рыбы попросил.

Она взглянула очень гордо,
Схватила рыбину, притом
В мою испуганную морду
Чуть не заехала хвостом.

Швырнула сдачу мне с размаху
Так, что прилавок задрожал,
Да послала вдогонку на хуй -
Спасибо, тут же отбежал.

В дверях мгновение помедлил
И, от обиды без лица,
Ее назвал я "сукой бледной",
Скатившись кубарем с крыльца.

"Ну что за хамы есть в народе, -
Подумал, кутаясь в пальто, -
Однако же, медали вроде,
Какая искренность зато!

А вот, положим, иностранец -
Любезна речь, приветлив взгляд...
Но лжет, конечно, внешний глянец, -
В душе, собака, копит яд!"

1988


РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ ПОРТРЕТ АГДЖИ

Агджа сурово выглядел снаружи.
Взял пистолет, к нему - большие пули.
"Что, Папа Римский? На черта он нужен?" -
Так думал он уже в родном Стамбуле.

Его увлек пример народовольцев.
Весь мир у телевизоров аж ахнул,
Когда в толпе нарядной богомольцев
Из пистолета в Папу он бабахнул!

А на суде вертелся, словно дышло,
Юродствовал - то робко, то борзея.
И все пытался, да никак не вышло,
Оклеветать болгарина Сергея.

1990


РАССУЖДЕНИЕ О КОТАХ

Коты - их кто не уважает?
Наверно, лишь на небе звёзды.
Меня их наглость поражает -
Весь мир для них как будто создан!

Они уже мышей не ловят -
Собой дома они величат,
Когда сидят у изголовий
Или в ногах во тьме мурлычат.

Порой их гонят, с криком вроде:
"Пошел отсюда вон, скотина!" -
Но всё равно они приходят,
И морды их невозмутимы.

1989


ЛИЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ

Зачем теперь не выхожу на площадь?
Зачем я временами не разбужен?
Скажу в ответ, мой друг, чего же проще:
Я не был там, когда я там был нужен.

К лицу ли мне винить свою эпоху:
Она, мол, исковеркала мне душу?
Я жил порой совсем не так уж плохо -
И ел, и пил, и анекдоты слушал.

Что ж из того, что я ума лишился,
В конце концов сам загнан был как лошадь?
Тому причина - я ведь не решился,
Вот прямо так: пойду в свой час на площадь.

Когда я ныне и себе не верю,
Мне ль рассуждать о казни Имре Надя?
В свой час не вышел я, но запер двери,
Был взвешен на весах и легким найден.

1989


В ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬ

Жарко здесь, как будто в Кушке.
На диване, потный, сальный
Я лежу, а злые мушки
Все-то ноги обкусали.

На окошко села птица -
Я в нее вонзился оком.
До уборной лень пройтиться,
Потому - она далёко.

Все же встану и пройдуся -
Знамо дело, как бывает.
За забором тетя Дуся
Лейкой грядки поливает.

"Тетя Дуся, - крикну, - здравствуй!" -
Разогнет тугую спину:
"Здравствуй, здравствуй, хрен мордастый", -
И уйдет к себе в малину.

Это тетя Дуся шутит -
Она добрая, я знаю.
Лишь, когда с похмелья крутит,
Очень нервная и злая.

1986


ПАРОХОД

Как на матушке на Волге
Появился пароход -
Он и ходит, он и бродит,
Он и пару поддает.

От Самары мчится птицей,
Лопастями шевеля -
А народ-то все дивится:
"Во пиздюлина-то, бля!"


ГУСАК

Гусак ходил, как барин, важно,
Когда ж его я раздразнил,
Он вмиг накинулся отважно,
Клюяся, что хватило сил.

Сказав: "Будь, братец, подружнее!"
(Не всяко лыко, знать, в строку!) -
Чтоб доказать, что я важнее,
Свернул я шею гусаку.


СТАРИК И УХО

Уж как шел старикан по дороге,
Да и видит в неясной тревоге:
На проезжей на части-то, значит,
Знай лежит себе ухо свинячье.
Уж как ухо лежит себе, лежа,
Ни на что не потребно, не гоже!
Тут и поднял старик его разом,
Да сказал возмущенную фразу,
Обтеревши его о рубаху,
Да и наземь швырнувши с размаху! -
"На черта мне свинячее ухо?
В нем ни крепости нету, ни духа!
Лучше б было - свинячее рыло:
То-то б студень хозяйка сварила!
Ан и так меня примет старуха,
Безо всякого рыла и уха!"
И, сказавши раздумье такое,
Посмотрел он, опять же с тоскою,
Да пошел старикан себе дале,
И с тех пор мы его не видали.


КРОКОДИЛ

Пред толпою изумленной
Вспоминает жаркий Нил
Малахитово-зеленый
Аллигатор-крокодил.

Череп - маленький и узкий,
Но зато спина прямая,
Говори хоть по-французски -
Крокодил не понимает.

Он, как водится, заплачет,
Начиная кушать рыбку,
Меж камней лукаво спрячет
Остромордую улыбку,

Иль нырнет и в вязкой тине
С крокодилой колобродит...
Ты зачем, такой противный
Нужен матери-природе?

Ан она тебя жалеет,
По утрам, наверно, дразнит:
"Будь зубастее и злее,
Мой чешуйчатый проказник!"

1984


* * *

Мой отец перед смертью читал Мопассана,
Католической грусти бессонно внимая -
И над домиком нашим, над призрачным садом
Ночь цвела до рассвета, недвижно немая!
Одиноко струился дымок сигареты.
Я смотрел на отца, и мне было так странно:
Книга нежно болтала про то и про это -
И плелись воедино столетья и страны,
Между тем как слабели последние узы...
К окнам жизнь подступала, чего-то просила,
Повторяя словами больного француза,
Что внутри - тяжело, а снаружи - красиво.

1987


ПО НЕВСКОМУ ПРОСПЕКТУ

Где плясали ветра под трамвайный аккорд,
Монументы шагали в снегу, -
В хороводе неясно-расплывчивых морд
Осознал я, что жить не могу.

Черной пастью хватал меня грязный подъезд,
Двери лязгали злобой людской,
А оконная рама - осиновый крест -
Заполняла мне душу тоской.

По глубоким ущельям слепых площадей
Я мелодией страха кружил,
Меж совсем незнакомых и чуждых людей
Спотыкался, а все-таки - жил!


ЕСТЬ НАДЕЖДА

Когда сам сатана мою душу увлек
И с крутого обрыва в безумье швырнул,
Мои чувства в причудливый свиток свернул,
Над рассудком моим потешался, как мог -

Я в конторе дурил, отвечал невпопад,
В тот же час в психбольницу меня увезли.
Мне казалось - померкли все краски земли,
И остался вокруг только сумрачный ад...

Утром скопом в палату вошли доктора,
Мой был молод как ангел с лучами из глаз.
Я подумал: "Спрошу его прямо сейчас!"
Чей-то голос шепнул мне: "Давно бы пора!"

И, на вязках привстав, я решился тогда -
"Есть надежда?" - спросил, глядя прямо в глаза.
"Да, всегда есть надежда" - он тихо сказал
И плечами пожал: "Есть надежда всегда!"

1986


ЭКСКУРСИЯ В ЗАГОРСК

У монаха мина пресная,
Пузо - в рясу не уместится.
"С нами, с нами сила крестная!" -
Говорит и мелко крестится.

Созерцаю купола ли я,
На кресты гляжу ль со страхом -
Заразила эхолалия,
Повторяю за монахом:

"С нами, с нами сила крестная,
Просфора не то, что булка..." -
До чего же интересная
Получилася прогулка!

1988


ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ПОЭТ

И вот в лесу опушка,
И слышу - на суку
Кукукает кукушка:
"Ку-ку, ку-ку, ку-ку!"

Вокруг - туман, осоты,
Бежит куда-то еж.
Кукушечка, про что ты
Так жалобно поешь?

О родине ли песня
Иль, может, не о том?
Мне всех хором прелестней
Зеленый этот дом!

В венеции, шанхаи
Я не поеду, нет!
Кукушечка вздыхает -
Вздыхаю я вослед.

Бежит куда-то ежик,
Блестит на солнце гриб.
А вы вот так несложно
Стихи писать смогли б?

1988


ПОДРАЖАНИЕ КИТАЙСКОМУ

Я на Чистых Прудах наблюдал лебедей,
Молча пиво цедил в близлежащей пивной -
Словом, в общих чертах походил на людей,
Что шагали вокруг или рядом со мной.

Но мне нравилось, что, одиночеством горд,
Я иду, а с деревьев, мол, падает медь;
И про эти печали в сто тысячу горл
Мне не раз бы хотелось чеканно пропеть.

Лишь когда не на шутку познал я беду,
Понял разом - о том не сплету ни строки;
И вдоль Чистых Прудов снова тихо бреду
И стихи сочиняю, навроде таких:

Посмотри-ка - по лону синеющих вод,
Наступающей ночи томительно рад,
Как красиво с лебедкою лебедь плывет,
А на крыльях его догорает закат!


КОМБАЙН

Комбайн сеет и молотит,
И погода хороша.
Комбайнер сидит напротив,
Рулем крутит антраша.

То он скорость переключит,
То налево повернет.
То принесть попросит ключи,
То помощника турнет.

1990


НАЗИДАНИЕ

Послушай, друг сердешный,
Запомни с юных лет,
Что и во тьме кромешной
В карманы лезть не след.

Особенно в чужие...
В свои же - отчего ж?
Суй две руки большие
И там бери что хошь!

Во тьме ль, при ярком свете ль -
Копайтесь так и сяк,
И взрослые и дети,
И слесарь и моряк!


СТРАДАНИЕ

Клянусь, я вышел из народа,
И всем основам я основа,
А потому моя природа
Не терпит блеска показного.

Небрит, неграмотен, простужен,
Еще вчера все деньги пропил,
Но, может быть, душой не хуже,
Чем денди англицкий в Европе.

Что ж из того, что при булавке,
Заместо пуговиц, в ширинке?
Сижу с гармошкою на лавке
Я в Богом проклятой глубинке!

А под окном твоим мочуся
Лишь оттого, что сердце плачет.
Люби меня, моя Маруся,
Таким как есть, а не иначе!

1988


ТОСКА

Похмелье. Сумрак. Целый день
По окнам дождик чешет.
Сейчас уехать бы в Пномпень!
- Ах, милый друг, зачем же?!

В Пномпене - та же суета,
А может - хуже даже.
- Уехать! Сигануть с моста
В ночи чернее сажи!

Под утро выловит рыбак
Мой труп в лазурной пене -
Откуда взялся ты, чудак,
У нас, в шальном Пномпене?

1984


ЯЗЫКИ

Я много лет учил чужой английский,
Я говорю свободно по-немецки,
Я понимаю также по-французски.
Надолго я покинул речь родную,
Внимая чутко странным оборотам
Подобно хитроумному Улиссу.
Был поражен премудростью британцев
И восхищен изящностью французов,
Мне нравился язык суровый немцев.
Однако я всегда мечтал вернуться
К тебе опять, от края и до края,
Мой городок, где знают лишь по-русски,
Да кое-кто не позабыл татарский.
Где озеро охвачено закатом,
На берегу стоит пустая церковь,
А подле леса тянется кладбище.
Вот я вернулся и среди деревьев
Припоминаю из романса фразу -
Ты, как весна, любовь моя, прекрасна!

1987


СМЕРТЬ ДЕДА ПАХОМА

Дед Пахом, менингитом измученный,
В запоздалом, как сон, январе,
Сжав оглоблю, как к лодке уключину,
Вдруг повесился на фонаре.
Не развеется снежное месиво,
Не разлезется шелковый шнур...
Лишь в глазах улыбается весело:
Сингапур, Сингапур, Сингапур!


ИНЦИДЕНТ

На улице задел я "дипломатом"
Прохожего, конечно, извинившись.
Был удивлен, когда, внезапно взвившись,
Посыпал тот в меня отборным матом.
Старик, в своей зачуханной тужурке,
Седой как лунь и невысокий ростом,
Шагал за мной, "скотиной" и "прохвостом"
Клеймя в каком-то исступленье жутком.
Я шаг ускорил, напрягая нервы.
Вослед неслось мне, мрачное, как фатум:
И что б со мной он сделал в сорок первом,
И что б со мной он сделал в сорок пятом,
Что в жизни горя я еще не видел,
Что рана у него в ноге сквозная...
Как тот Семей, спешащий за Давидом,
Злословил он меня. За что? Не знаю.
И помню, было нестерпимо жарко,
И помню, думал: "Что случилось с нами?",
И как нырнул в спасительную арку,
Как, выхода ища, блуждал дворами.

1988


К АНЮТЕ

Поэт твердит про то и это,
И мы оглохли от имен;
Я ж мерю звонкою монетой
Для всех народов и времен.

Моих стихов не знают в свете,
Но это - свету не к лицу.
Я должен быть авторитетен,
Как крик сержанта на плацу!

Меня, меня люби, Анюта,
Как любят море корабли.
Мои стихи - они ж валюта,
У прочих - жалкие рубли!

Не умаляй значенье денег,
Хоть есть достоинство и честь.
Чего-то стоит даже веник,
А им - полы удобно месть!

1989


НА ОЗЕРЕ

Я здесь прогуливал уроки,
Мозги не перетрудить чтоб.
Средь камышей и средь осоки
В дырявой лодке лихо греб.

Потом на весла одноклассник
С дурацкой кличкою "Гнедой"
Садился. Жизнь была как праздник.
Еще в продаже был "Прибой".

У берега нам приглянулись
Чужой посудины бока,
И мы с Гнедым переглянулись -
На днях сопрем наверняка!

И точно: в час после заката
Гнедой на шухере дрожал,
Я рвал замок, ругаясь матом,
А Гоша - он фонарь держал.

1989


ОЗЛОБЛЕНИЕ

Обиды временем не лечатся,
Но покрываются коростой.
И человек в постели мечется,
И спать ему совсем непросто.

Измучен мыслями угрюмыми,
Он подымается и курит,
И занят эдакими думами:
"Чтоб вы подохли все, в натуре!"

Терзаемый былыми бедами,
Журнал потрепанный листает,
А кто-нибудь, ему неведомый,
В бараке от чахотки тает.

1990


ВОРОБЕЙ

Сидел на ветке воробей,
Я в руки взял свою рогатку.
И голос внутренний: "Убей!"
Шептал мне сумрачно и гадко.
Но всё ж не стал я убивать -
И так уж жить ему не сладко.
И стала ярость убывать -
В карман отправилась рогатка.


ДУМЫ ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ КАФКИ В МОСКВЕ

Тоскливо, будто режут гланды,
Теряться мне в пространстве сером,
Крича им: "Die korrupte Bande!
Я вам давно уже не верю!" -
И расползаются границы
Меж миром внешним и душою,
И все попытки сохраниться
Ведут в отчаянье большое.

Но кто-то шепчет: «О проказник!
Уже ты нравишься мне реже.
Вот, я призвал тебя на праздник,
А ты все спрашиваешь: "Где же?"
Тебе роптать - не весок повод:
Отдайся вечности ль, забаве ль.
Иль, как герой под током провод,
Соединяй их сам зубами!
Читай псалмы, а как устанешь,
Листай хоть шведские журналы.
Ведь коли вверх свой взгляд уставишь,
Всё ж небо - сине, солнце - ало!»

1990


ЖЕСТОКИЕ МЕЧТЫ

Ненавижу сталинские морды я,
Я от злости уж слегка помешанный.
Я хотел бы всех их видеть мертвыми,
Я бы сам их по столбам развешивал
Эдакими дивными сережками
Словно на березах экзотических.
Дрыгали б скоты, сдыхая, ножками -
Я бы наслаждался эстетически!
Экая картина превосходная -
Тут тебе Ван Гог, Дали, Пикассо!
Много натворили, рвань негодная,
От лица от нашего от класса!
Жаль, иных уж нет, а те - далече-то,
Кой-кого убили, как собаку...
А предел мечты - писаке Кречету
Кол засунуть по-турецки в сраку!
Вот ужо бы всовывал и всовывал,
Наперед его поставив бубликом,
Чтоб конец кола из рыла псового
Вылез на потеху мирной публике!
Злость к его романам омерзительным
С юности в душе своей вынашивал.
Кто ж его не знает, паразитину?
Иль не он убил поэта нашего?
А когда он смолкнет и скукожится,
Я б побрел, ужасный словно Дракула,
С неподдельно радостною рожицей
От Москвы хотя бы аж до Кракова
Через дождь и град и тьму кромешную,
Отдыхая прямо на обочине...
Господи, прости ты душу грешную!
Господи, как много наворочено!

1988


* * *

Ох, судьба моя, судьбинушка!
Горемычная, бобыльная.
Вот ужо возьму дубинушку,
Да и выйду в степь ковыльную.

На широкой на дороженьке
Солнце красное играется.
Екипажики да дроженьки
По дороженьке катаются.

Прощевай, златое времечко!
Не вернусь к зазнобе-милушке.
Я проезжего по темечку
Хряснул что хватило силушки!

Изловили, окаянные,
Закували ручки, ноженьки
И волочат бесталанного
По Владимирской дороженьке.


-------
Егоров Александр Петрович (1956 - 1993).
Основной источник:
А. Егоров. Ностальгия. М.: ЛИА Элинина, 1998. (В сети: 1, 2.)
Дополнительный источник: стихотворения, не вошедшие в книгу.