Герман Лукомников (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
lukomnikov) wrote2010-07-14 03:30 pm
lukomnikov) wrote2010-07-14 03:30 pm
Entry tags:
Сергей Марков
Зуб великана Зубов желтеющий оскал Чудесно сохранило время, И обруч бронзовый сковал Мечом рассеченное темя. Но череп, грузный, как руда, Назад в могилу не вернется. Я взял из крепкого гнезда Резец степного полководца. Его нельзя носить в кольце Иль в рукояти тонкой трости, И место для него — в ларце Из древней, мамонтовой кости. Там — много всякого добра, От забайкальского опала До пули из винтовки «Гра», Что чудом в сердце не попала! 1950 Песня в эфире Слов прекрасных не пойму И не знаю, почему Вдруг замолкла мандолина. Вновь летит сквозь облака Песня легче лепестка; В ней и радость и тоска: «Анжелина, Анжелина...» Я не знаю — сколько лет Эту песню слышит свет, Сколько лет цветет долина И сверкают выси гор? Ты — и время и простор, Вижу твой бессмертный взор, Анжелина, Анжелина! И, покуда ты жива, Тем сильней звучат слова, Не страшны глухая глина И преграда старых стен, В звонком золоте антенн — Анжелина, Анжелина! 1951 * * * Оставила тонкое жало Во мне золотая пчела; Покуда оно трепетало, Летунья уже умерла. Но как же добились пощады У солнца и ясного дня Двуногие, скользкие гады, Что жалили в сердце меня? 1954 В волчьем тулупе Несчастье не знало предела. На слово прощальное скуп, Стоял я. Ты молча сидела И куталась в волчий тулуп. Последнее чувство ревниво, Смятенье объяло меня. Но спутник твой вынул огниво, Чтоб искру добыть из кремня. Нам голос безжалостной стали Напомнил: «Прощаться пора!» И мы на мгновение стали Такими, как были вчера. Я помню, как теплые руки Упали на грядки саней, Подхвачены вихрем разлуки Тяжелые гривы коней. Поземки стоверстные цепи, Сверкая, нагнали меня. Кругом — великие степи, Где взор не отыщет огня. Запало, как искра в пустыне, Последнее слово — «Прости!» Бреду по белой трясине, А губы — в волчьей шерсти. 1954 * * * Я скоро уеду туда, Где знали меня молодым. Меня узнает звезда, Наклонится синий дым. Сползая на жаркий гранит, Прошепчут мне облака, Что женщина в красном стоит У трепетных стен лозняка. В реку опустила сосуд. Задумалась? Слушает? Ждет? Там люди долго живут, Там горные льды и мед. 1957 Река С утесов падала, ломала Колючий лед. Она тогда еще не знала, Куда впадет. Прорвалась через горный гребень, Сквозь толщу руд. Ей было все равно — где щебень, Где изумруд. И вышла на простор широкий, — Быстра, светла, — Хватала за руки притоки, К себе вела. Но, встретившись с великой тундрой, Где серый мох, — Вся замерла, услышав мудрый Зовущий вздох. Ей не вернуться к водопадам, Дрожа, как ртуть, И даже не окинуть взглядом Пройденный путь. Пред ней склонил седые плечи Сам океан. Ей дали жизнь для этой встречи Снега Саян! 1957 * * * На востоке — дикий хмель, Хвойный сон, жемчужный град, Там лазурная форель Заплывает в водопад. Там фазан идет в полет, Пламя чувствуя в крови, И под выстрелом поет Песню жизни и любви. Там сверкает вечный снег В дикокаменной гряде, Семь великих горных рек По колено будут мне. Разрывая синеву, Грянет майский ураган. Я не зря тебя зову В горный край, в Алтын-Курган. 1958 * * * Раньше я знал такие преграды Только в тревожном сне, Оледенелые водопады Вставали навстречу мне. Справа и слева были откосы, Где — смерть на каждом шагу, Словно живые, желтые осы Лежали на вечном снегу. Все это было утренней ранью, В пору скитальческих лет, Я за тобой, как за красною ланью, Шел через весь хребет. 1959 Дорога в Улалу Я шел на Улалу, Мне встретилась скала, И я спросил скалу: «Далёко Улала?» Ответ гранитных уст Я слышал в первой мгле: «Спроси терновый куст, Он ближе к Улале». Терновник, нем и глух, У каменной тропы Ронял древесный пух И старые шипы. Вдруг кто-то мне сказал: «Со мглою не шути. Опасен перевал Полночного пути!» То женщина была, — В кораллах, как в огне, — Жила, как Улала, В моем желанном сне. И обошла скалу, Чтоб задержать рассвет. Дорога в Улалу? Ее на картах нет. 1962 Дон Сысой, или Русские в Калифорнии Гадаете — какого корня я? Тобольский сам, а звать — Сысой. Знать, не забыла, Калифорния, Как я пришел к тебе босой! В байдаре с кожаной заплатою Я плыл с Аляски напрямик. Сломал весло, гребу лопатою, А вместо паруса — совик. Байдару прижимало к берегу. В буруне било между скал. Сколь ни проведывал Америку — Такого страху не знавал! Промокли хлеб, табак и юкола, Ремень приходится глодать. Весь почернел и стал как пугало. Родная не признает мать. Возился долго я с посудиной, Но днище снова протекло. Как вдруг со стороны полуденной Пришло желанное тепло. Запел я, стал грести проворнее, На берег вышел — еле жив. Boкpyг сияет Калифорния, Кипит серебряный залив. Увидел я орлов парение И пар, встающий от дубрав, Почуял благорастворение Цветов и неизвестных трав. Вокруг легли долины чистые, Лазурью светит небосвод. И мнится: маки золотистые Звенят у Золотых ворот. Здесь — на утесе — быть селению! Где зеленеет высота, Прошла по моему счислению Тридцать восьмая широта. Не привыкать нам строить заново Все на любом конце земли! Две шхуны с острова Баранова По следу моему пришли. На берегу — припасы ворохом, А посредине — плуг с косой, Единорог да бочки с порохом. Трудись и не робей, Сысой! А корабельный поп с иконою, Седою гривой шевеля, Везет жену мою законную Ко мне на шлюпке с корабля. Не чаял встретиться с Феклушею. Она кричит: «Ты жив, здоров!» В руках у ней пирог с горбушею, При пироге — орлёный штоф. «Живя меж новыми народами, Не позабыл ли ты меня? Житейским делом, огородами Займемся с завтрашнего дня!» Начал свои обзаведения, Чтоб жить в довольстве и тепле. «ЗЕМЛЯ РОССIЙСКАГО ВЛАДѣНIЯ» — Пишу на мраморной скале. Гишпанцы бродят за оградою, Свою выказывают стать. Но я их милостью не радую, Им не даю озоровать. От их пронырства и свирепости Я в жизни нашей вижу риск. Держу под выстрелами крепости Деревню их Святой Франциск. Индейцы плачутся болезные, Гишпанцы им творят ущерб; На всех — ошейники железные, На каждом — королевский герб. У нас в Сибири с душегубами И то такого не творят! И нас же выставляют грубыми, О нас с усмешкой говорят. К нам зависть затаив исконную, Гишпанцы ластятся лисой, Феклушу величают донною, Меня все кличут — дон Сысой! Прошли мы дебри, выси горные И берега привольных рек. А было русских в Калифорнии Со мною двадцать человек... 1965 * * * Подобно синей колыбели Качался небосклон. Тому, кто пережил метели, Не страшен вечный сон. Я видел в тундре, сквозь хрустальный Колеблющийся свет, Высокой нарты погребальной Неизгладимый след. 1966 Белая Тара Жирный лама Жамьян-жамцо, Погрязший в смертном грехе, Всем говорил, что видел в лицо Богиню Дара-Эхе. Он уверял, что, недавно она Была в Стране Антилоп, В белую женщину воплощена, В руках не лотос, а сноп. Смешав с молитвой низкую лесть, Весел и в меру пьян, Схватив бумаги целую десть, Писал о богине Жамьян. Жамьян похитил алый коралл, Воспетый в древнем стихе, Тибетскую ткань из музея украл — В подарок Дара-Эхе! Зря ликовал Жамьян-жамцо, Поглаживая живот. Живую богиню я знаю в лицо, А лама хвастливый — лжет! Знаю, что женщин (даже богинь!) Туда, где опасна стезя, — В самую глубь нагорных пустынь — Одних отпускать нельзя... Жамьян-жамцо! Не обессудь — С тобой еще встретимся мы. Судьбой мне завещан священный путь По владеньям вечной зимы. В оленьих унтах, в сибирской дохе, Сквозь снег и морозный свет, Белая Тара — Дара-Эхе Пойдет за мною в Тибет! 1967 Змея Змея в малиннике сухом Свернулась в скользкий жгут. Ей незачем ползти в мой дом, Ей хорошо и тут. И что ей радость иль печаль? Бесчувственный клубок, Как бирюзовая спираль, Проводит смертный ток. 1968 Кропоткин в Дмитрове. Год 1919 Князь анархистов, древен и суров, И лыс, и бородат, как Саваоф, Седой зиждитель громоносных сил, На облаках безвластия парил. А город древен... На его холмах Бывал, быть может, гордый Мономах, Степных царевен легкие шатры Алели у подножия горы... На крепостной зубец облокотясь, Стоял, гордясь, русоволосый князь, И сизая горящая смола На вражеские головы текла. И город слышал половецкий вой, Не дрогнув золотою головой, Спокойным сердцем отражал напасть... В каком столетье начиналась власть — Власть разума над черною бедой, Власть спелых нив над темною ордой? ...Скрипит разбитый уличный фонарь, Тревожится уездный секретарь: Князь анархистов — видит весь народ — По Гегелевской улице грядет! На нем крылатка, на крылатке — львы, Венец волос вкруг львиной головы. Он говорит: «О граждане, молю, Скажите мне — где улица Реклю? Сегодня ночью, в буре и грозе, Приснился мне великий Элизе, Он прошептал, наморщив мудрый лоб, Два слова: «Чекатиф», «Церабкооп». И я проснулся... Страшно и темно, Стучит ветвями яблоня в окно, И, половину неба захватив, Пылает в тучах слово «Чекатиф»! Внезапно гром промчался и умолк, И шар земной окутан в черный шелк; Анархия — могучая жена В полночный шелк всегда облечена! Пошлю письмо в холодный Петроград. Там шлиссельбуржец — мой седой собрат, Отгадчик тайн, поэт и звездочет, Он письмена полночные прочтет!» Но тут вмешалась баба, осердясь: «Совсем заврался, недобитый князь! Не знает, что такое «Церабкооп»! Там выдают по праздникам сироп, Овес толченый и морковный чай, А сам проговорился невзначай, Что справил бабе шелковый салоп... Ты лучше б ордер выправил на гроб». Воскликнул князь: «Святая простота! Моя жена могучая — не та, С которой дни я вместе коротал, Я образ облекаю в идеал!» «Протри свои бесстыжие глаза, Не кутай в одеяла образа, Когда народ сидит без одеял, Когда кругом разут и стар и мал! И улицу ты ищешь неспроста. Уж мы-то знаем здешние места: Проспект Демьяна — вот он, напрямик, Налево — Пролеткультовский тупик, Пустырь, что раньше звался Разлетай, Теперь — бульвар товарищ Коллонтай. А от бульвара первый поворот На улицу Утопии ведет». ...В толпе проходит высоченный поп, С ним конвоир. Поп вытирает лоб И говорит, лопату опустив, «Я знаю, что такое Чекатиф! Я славлю мудрость переходных лет. Служитель культа — он же культпросвет. Дни провожу в смиреньи и труде И коротаю срок свой в ИТД. Да здравствует Камилл Фламарион! Мне в бренной жизни помогает он. Блудницы делят воблу и жиры, Читаю им про звездные миры. Я к ним приблизил планетарный свет И череду неисчислимых лет. На нарах две хипесницы сидят В губной помаде с головы до пят, Помадой пишут через весь картон, Что собственность есть кража (Пьер Прудон). Отбуду срок, на пасеку уйду Покоить старость в пчелах и в меду. Окрепнув, станет милосердней власть, Она не даст и волосу упасть!» 1938 - 1968 Язык детей Шумят сады, и солнечные пятна Горят слюдой на голубом песке, И дети говорят на непонятном Нам, взрослым, океанском языке. Я слушаю, не находя ответа... Кому, скажите, понимать дано Косноязычье светлое поэта И детский лепет, темный, как вино? 1979 ------- Сергей Николаевич Марков (1906—1979). Источники: Стихотворения. Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издательство, 1965. Топаз. - М.: Художественная литература, 1966. Светильник. М.: Советская Россия, 1986.
no subject
Дублирую эту подборку там:
http://community.livejournal.com/sergejmarkov/13247.html
no subject
no subject
«Зуб великана», «Оставила тонкое жало...», «Раньше я знал такие преграды...», «Подобно синей колыбели...», «Змея».
Все они есть в этом посте, но, сверх того, есть и несколько невошедших.
no subject