Александр Нестеров. Дневник 1941 - 1942 гг. (Ч. III)

[lukomnikov]

(I. II. III. IV. Публикуется впервые.)

22.V.42

Бычки азовские

Ловлю бычков. Проходит немецк<ий> солдат с девушкой.
- Какая маленькая рыбка, - говорит он девушке. - Плохая рыбка.
- Ну нет, она очень вкусная.
Немец обращается ко мне: - Сколько рублей стоит рыбка? Я хочу подарить ее.
- Очень дорого, - отвечаю я. - Вы не купите. Я ловлю ее потому, что мне самому надо кушать.


22.V.42⁽¹⁾

На работу в Германию

К бургомистру старуха пришла с жалобой.
- Сына и невестку забрали в Германию, а меня старуху здесь оставили, чем я кормиться буду?

На 10.VII вызывали повесткой на биржу труда для отправки в Герм<анию>. А.[П.] написал ходатайство <в> ортскомендатуру. Обер-лейтенант, в свою очередь, написал отношение. Я предъявил справку врача о непригодности к физич<еским> работам, и меня исключили из списка бургоми[стерства].


Ночь на 7.VII.[42]

Большевики усиленно обстреливали город.
Снаряды рвались в различных местах, что свидетельствует о бесплановости обстрела. Выпустили больше 100 снарядов. Разрушили много домов. Вылетели стекла в Чеховской библиотеке, лопнула водопроводная труба на углу Гоголевской и Александр<овской>.
У Тимоф. Григ. пострадали во дворе жильцы 3-го этажа внутреннего дома: снаряд пробил крышу и завалил старуху. Тяжело раненую, ночью ее извлекли из-под обломков. Только после криков о помощи население этого большого дома (Добролюбовский, 10) спустилось в подвалы. До этого они надеялись спастись под кроватями.
Мы также всем домом забились было в подвал.
Налетал и самолет, сбросил осветительную ракету и несколько бомб. Был пойман прожекторами и скоро стих.
Со стороны моря был слышен шум. Обыватели предполагали, что это катера подошли в залив и с них-то и обстреливали город.
Подождав во дворе, когда стихла немного канонада, я лег спать и не слышал, когда Зина вернулась.
Утром на крыше нашел осколок.
Днем 7-го с 2-х час<ов> пролетело 2 снаряда.


8.VII.[42]

Ночь на 8-е. Бросили 3 бомбы в дом специалистов. Одна пробила все 5 этажей и убила 8, тяжело ранила 4-х жителей. 3 прожектора поймали этот самолет. Зенитки открыли огонь.
Вывешено экстренное сообщение Гл<авной> Кв<артиры> Фюрера от 7.VII о взятии Воронежа.
Узнал, что среди убитых - завбиблиотекой Чехова - Попова. Ей оторвало голову. С трудом в обломках отыскали туловище.


Июль 13 [42]

В столовой

Напротив меня сидит гр<аждани>н с нервно дергающимся лицом и зло смотрит на сидящего рядом мальчугана лет 11 с красными, рачьими от слез глазами. На щеках - от слезовых капелек, смешанных с пылью, грязные подтеки.
- В настоящее время, - говорит отец, - ты мой лютый враг. Я самый злой для тебя человек. Дурак, не умеешь жить и не смотришь как люди живут. Только ревешь да ревешь. И в кого ты несмелый такой и неудаха. Ну выгнали тебя в шею раз, а ты бы в другой зашел, да чтобы завстоловой и слезы твоей не видал и ничего.


Июль [42]

Марья Петровна торгует редиской. Прок<офий> Ив. - всем, что сможет найти и подобрать на улицах и во дворах, близ свалок и мусорных ям. На днях мне, говорит, повезло: в помойке нашел ложку белого металла, а в чужом проходном дворе 18 пузыречков с разной дрянью и баночки из-под мазей разных. Вычистил, вымыл и всё продал - ложку за 5 р., а все остальное по рублю штука. Ей-богу, около 30 руб. выручил.
Я нашел на улице железную подставку от лампы и отдал ему, расширяя ассорти его товаров.


Ночь на 16 июля [42]

Налетали трижды самолеты, сбросили бомбы на углу Александровской и Исполком<овской>.
Дни жаркие, топится асфальт и на нем отпечатываются [линии] гвоздей немецких сапог.
Из водопроводной колонки кишкой направляет немец мощную струю на другого солдата.


Ночь на 17.VII.[42]

Сильный обстрел из-за моря.
Один снаряд упал на углу Соборного и Елизавет<инской>, в 1/3 квартала от нас.
Прятались в погреб. Выходили и возвращались в квартиру. Устраивали под кроватью постель. Нагромождали на кровать перины и матрасы и снова уходили, убегали в погреб.
Под утро налетел с бомбами самолет, и потом смолкла и арт. стрельба и бомбежка.
На обстрел немцы отвечали редким пулеметным огнем.


17.VII.42

Осколок в вазе

Когда ночью начался обстрел из-за моря, Галочка подторопила Зою и папу в подвал.
Наспех прихватили теплую одежду, чтобы не дрожать в сырости, и спустились. Ночь провели, прислушиваясь и вздрагивая. Раз показалось, что валится дом. Это где-то поблизости разорвался снаряд.
Утром, когда вылезли из подвала, нашли выбитыми все стекла. Это уже второй раз за лето. Где наберешься денег вставлять. Придется чем-либо заколачивать окна.
Наше счастье, что ушли в подвал: кровать Галочки засыпана мелким стеклом, ее всю бы исцарапало. Ставню пробил осколок, и мужа наверное бы убило, т.к. осколок пролетел и ударился в [кровать]. Другой осколок попал в шкаф, но, видимо, обессилел, поцарапал верхушку шкафа и куда-то упал. Когда убирали стекла, искали этот осколок и никак не могли найти.
Только к вечеру обратили внимание, что на стеклянной вазе набок повалилась стеклянная баночка. Когда стали ставить ее на место, внутри нашли этот осколок. Острый такой. В снаряды ведь кладут самый паршивый металл.


18.VII.42

Среда и суббота

В эти дни выходит газета.
У Мар. Матв. в 3 ч. дня обед. Готовит она всегда очень вкусно - так, как умеют хохлушки, с детства приученные к хозяйству. Ее никогда не застанешь праздной - она всегда в хлопотах и неизменно приветлива к приходящим. На миг оторвавшись от работы, чтобы открыть дверь стучащему, она снова в работе и ничто не мешает ей из привычных дел вести обстоятельные беседы о войне и о сыне, о базаре и дороговизне.
Особенно часто говорит она о людских несчастьях. Горестно и тяжко вздыхая, рассказывает она мне о соседях, пухнущих с голоду, о нищих, которые часто и при мне стучатся уверенно в ее дверь.
- Не могу отказать. Поверите ли, есть такие, что по нескольку раз в день заходят. Одному говорю: я ж тебе сегодня подала. А он: бабушка, говорит, я завтра не приду, дайте мне, говорит, пожалуйста, завтрашнее - есть очень хочется.
Она отламывает кусочек хлеба или пышки и торопливо несет к дверям. Иногда поручает передачу Ниночке.
Накормив, она просит почитать газету: - Пожалуйста, почитайте, что там творится.
По поводу чрезмерных успехов авиации всегда замечает: врут, поди, что-то мы вот уже сколько месяцев видим - стреляют-стреляют из пушек и пулеметов, а самолетов еще ни одного на наших глазах не сбили.
- Вот летят сейчас герм<анские> самолеты, день и ночь летят. Летят уверенно, большими партиями, а я думаю о [Викторе], это в его сторону ведь летят.


18.VII.42

"Вот ведь страсти-то какие бывают. Вышла я сегодня во двор подышать, села под окнами и сижу. Смотрю, что по двору делается.
Вижу, въезжает во двор телега. На ней милиционер и две девицы - комсомолки, наверно. А на подводе женщина какая-то лежит. Остановили посередь двора и зовут нас. У других дверей женщина помоложе меня сидела да муж ее, наверное, рядом стоял. Зовут, да еще кричат - берите, говорят, вашу старуху, так как она с вашего двора. Ну те, помоложе, подошли. Думали, может где убило. А мне уж куда там ее нести, я сама еле ноги волочу. Сижу на месте. А милиционер столкнул с подводы старуху - берите, говорит, да смотрите, чтобы она больше по городу не шаталась. А то она нам в милиции вот уже два дня надоедает. Валяется рядом с отделением. Умирать не умирает, только внимание на себя привлекает. Лошадь завернул, только его и видали.
Ну я тут не выдержала. О человеке ведь речь идет. Взяла и подошла.
Господи, страшно-то как. Ноги у нее все распухли, полопались, будто водянка какая. Сама землянистая.
Ну что делать, у самих недостача. А ведь грех человека без помощи оставить. Старуха-то эта с нашего двора, как раз из той квартиры, что снарядом намеднись разбило.
Налила ей борща, кусочек хлебца отрезала, взяла и отнесла, и думаю: вот все бы понемножку давали - м.б., и выжил человек. И почему это нет таких домов для престарелых, как раньше".


19.VII.[42]²

День и ночь вот уже 4-е сутки летят самолеты туда на Ростов и за море, где как-то живут, перебиваются и мучаются думами о нас мои родные. И каждый летящий самолет везет туда смертельный груз, нищету, обездоленье. Бедная, бедная моя старенькая мама, как вздрагиваешь ты от этих звуков, приносимых отсюда, как тревожны думы твои о детях. Живы ли все дорогие и близкие? Как-то Нюра со Степанычем? Как-то Клава? Игоря, верно, угонят, если будут уходить из Ростова, и опять тебе, мама, новое горе разлуки. Ты живешь и плачешь обо мне, пропавшем без вести, и, наверное, ни разу в голову мысль не придет, что издалёка я пришел измученный, близко-близко был у дома, почти на пороге, и застрял в Таганроге, где и жив-то лишь милостью добрых сердечных людей. Мне чудится ваша нужда беспросветной, и я боюсь, что растеряетесь вы от нее и не сумеете уберечь свои дорогие мне жизни. А как тяжелы мои думы о детях, о Жеке, Еленке и Лидином мальчике.


21.VII.[42]

Ночью с Самбека пошли в наступление.
Отпустили рабочих, рывших там окопы.
Все эти дни летят самолеты, наполняя город страшными ревами моторов.
Сегодня со стороны Ростова возвращались сразу 17 самолетов. Что они могли там натворить.
Говорят, по ночам и особенно сегодня ночью хорошо видно зарево пожара. Горит Ростов.
Обыватели уже громко говорят о том, что Ростов взят, но немцы почему-то об этом не пишут.

Жевцов зашел к нам и объявил, что с 4-х ч. дня можно считать фронт отошедшим. Утром сегодня с 4 час. с Самбека пошло наступление на Ростов, и немцы к 10 ч. утра после артиллер<ийского> обстрела заняли укрепленные позиции красных и продвинулись туда, где по плану наступления должны были быть лишь к 10 ч. вечера.
Не успел он договорить до конца, как рядом разорвался снаряд и в комнате задребезжали стекла, подряд 10 взрывов, потом тишина. Александра Ал-дровна вышла из дверей и видела, как 2 немца подняли у порога осколок. Было 4.30 - время окончания работ.
Немец протянул Ал. А. осколок. Она взяла его в руки и тотчас же выронила: он был горячим. Выйди кто-либо на минуту раньше, возможно, его уже не было бы в живых. Немец подобрал осколок вновь и, аккуратно завернув в бумажку, положил в сумку. Наверное, отошлет родным как свидетельство счастья таганрогского.
Каждый час на Ростов летит по 5 - 10 - 15 бомбардировщиков.
Над городом сильный гул.
Около 5 час. зашел к Мар. Мат., застал всех в подвале. Просидев с ними с 15 минут, поднялись наверх и пили чай с немецкими мятными лепешками.


23.[VII].[42]

В город пригнали пленных, захваченных под Большой Крепкой. Разместили две партии - на Петровской и уг<лу> Чеховской и Ант. Глушко.
Запыленные, усталые, вяло передвигаются они из-под навеса во двор и обратно. В глазах ожидание неясного завтрашнего дня.
Население, преимущественно женщины, толпятся у ворот и допытываются, кто попал из таганрожцев, нет ли родных или знакомых. По городу распустили слухи, что очень много таганрогских, оттого пришли к воротам и матери, и жены с детьми. Слухи ширятся, и когда подслушиваешь разговор на соседней улице, то узнаешь, что к пленным уже пропустили жен и отцы после тяжелой разлуки обнимают своих детей. Это дань сантиментализму. Я не видел еще ни одного счастливого такого отца. Во дворе, кроме пленных и охраны, никого не видел.
Марии Матв. кто-то сказал, что большую партию пленных держат на Дубках, и она засеменила туда, не жалея старческих ног. М.б., кому-либо и нужна ее помощь.

Пошел к морю. Выкупался, но удовольствие д<óлжно> б<ыло> сократить: из-за моря в порт и все ближе и ближе к Мар. Матв. рвутся снаряды.
На Ростов пролетела семерка тяжело груженых самолетов.
Тяжко, наверное, родным. Хватает ли места мирным жителям в подвалах горящего города.


<Ночь> на 24.VII.[42]

Ночью бредил. Почудилось, кто-то страшный лезет в окно. Закричал. Разбудил Зину. Осмотрелся. Окна и дверь закрыты. Только кошка лазает по стульям.
Вероятно, то отголосок нервных отношений последних дней: перед сном был сильно расстроен беседой с З.Г.
Сам готовил себе ужин - галушки. Решил не есть ничего из того, что готовит Зина, т.к. неизбежно прорывается в ее сетованиях на одиночество мотив нужды и страха за завтрашний день. То фраза о дороговизне, то жалоба на то, что вот пшеница кончается, то перечень вещей, которые проедены, - все это принимается мною болезненно, т.к. и я в какой-то весьма заметной в это трудное время доле принял участие в проживании вещей.
Все тот же мотив: вы уйдете в Ростов, а до меня вам нет никакого дела - живите, мол, как хотите. Я вам чужая. А раз чужая, так зачем мне заботиться о вас. Пора мне подумать, как устроить свою дальнейшую жизнь без вас.
Такие разговоры за последнее время ведутся часто и надоедливо долго, иногда заходят в ночь.
Иногда по 2 - 3 дня я ничего не ем дома и мы не разговариваем.
Сегодня, заметив, что я исхудал до крайности и обессилел, З.Г. стала усиленно предлагать мне поесть. Я говорил, что сыт, и с трудом согласился съесть кусок показавшегося необычайно вкусным пирога, сделанного еще в наше мирное время из муки Зины и моих абрикос.
Мне казалось уже, что размолвка минула, но перед тем как заснуть, Зина снова вернулась к тревожащей ее теме надвигающегося одиночества.
У нервных людей богато развито предчувствие. Волнения Зины получили объяснение. В 2 ч. дня мы уже знали о взятии Ростова. В 6 ч. по городу расклеивали экстренное сообщение.
Вечером, когда вернулся, дверь была на замке. В горшке стояло нетронутое перекисшее тесто, как будто забыла. Прождав с полчаса, стал готовиться печь лепешки из этого теста. Растопил плиту, и подошла Зина.
Не разговаривает. Сообщил: взят Ростов. Лаконически ответила: знаю. Стал варить галушки.


24.VII.[42]³

День начался большим оживлением в городе.
С ревом мчались почти непрерывным потоком запыленные дальней дорогой немецкие машины, переполненные солдатами. Особое оживление на улице Петровского. По тротуарам бродят из кафе в кафе партиями немцы, словаки и, реже, румыны. Запыленные лица, одежда и сапоги говорят о том, что они только что с фронта. На зазывы чистильщиков сапог отвечают безразличием. Как видно, не время им еще чистить сапоги. Фронт... Фронт... А бродят они потому, что выпали часы передышки и надо же осмотреть новый город. Все они какие-то приподнятые, оживленные. При встрече шумно приветствует партия партию. Кричат через улицу знакомым товарищам. Фотографируются группами. Заигрывают с девушками, останавливаются у разрушенных зданий и, подобно экскурсантам, расспрашивают у русских о том, когда и как разрушено здание.
В магазине КОГИЗа на Петровской лысый высокий немец покупает заводные игрушки - танк, автомобиль и лодочку - и просит продавца переслать через Feldpost на родину, в Германию. Продавец растерян. У нас ведь так не принято. Немец просит упаковать. Продавец не имеет ни бумаги ни шпагату. Начинаются поиски. Пока он ищет упаковку, я беседую с солдатом.
- Это вы для своих детей отсылаете игрушки в Германию?
- Нет, для детей моей сестры - я еще не женат.
Это нежное, человеческое живет в душе у всех заброшенных на чужбину. И как это так люди, убивающие взрослых, вырощенных людей, несут в душе такую ласку к детям.
Расплачиваясь, немец спрашивает, не может ли продавец получить с него сигарами или табаком, т.к. у него очень мало денег. Продавцу не разрешается такой обмен. Я попросил немца продать мне табак. Он с радостью отдал мне за 120 руб. пачку трубочного табаку в 100 гр., 10 шт. шестипфенниговых сигар из Bremen'а. Любезно простился и, довольный, понес таганрогские игрушки для отправки на почту.

Встретился с нем<ецким> летчиком, побывавшим под Ленинградом. Говорит, что там голодно, но город отчаянно сопротивляется.


24.VII.[42]

Вчера и сегодня в город ведут пленных с Большой Крепкой и из-под Ростова. Размещают на Конном дворе, на Кладбищенской, уг. Чеховской и Глушко и на Петровской в лагере. Запыленные, некоторые - забинтованные, - вероятно, легко раненые. Выглядят против ожиданий хорошо. Полнокровные, сильные. На Конном дворе у колонки, сняв рубахи, моются до пояса, отмывают дорожную пыль.
Сотни женщин глазеют в ворота и щели - то матери и жены выискивают, нет ли в этой серой толпе родных. Слухи толкают к этим пунктам всех, у кого родные или знакомые в армии. Толпятся, вздыхают, вытирают слезы платочками, расспрашивают охрану, просят назвать фамилии пленных таганрожцев, чтобы добиться отпуска их по домам.
Говорят, в Дубках пленных очень много и большинство - таганрогских. Эта фальшивая молва гонит несчастных родных, обежавших пункты города, и туда, в Дубки, под знойным солнцем и там будут стоять они молчаливой и траурной группой, вглядываясь в лица незнакомых людей, но в такой же одежде, как их сыновья-солдаты. Пленных в городе с 1000 ч<еловек>. Ведут они себя с достоинством: они еще не знали голода и не просят у толпы покушать или денег, как это обычно для ранее взятых и месяцами проживающих на Петровской.
Бедная Мар. Матв. тоже обошла все эти пункты.
- Зачем вы это делаете, родная, зачем выматываете свои последние силенки? Бесцельно ведь это.
- А как же? М.б., кто из наших родных попался и надо помочь.
- Так ведь если родной кто попал в плен, так вспомнит, что здесь вы живете, и как-нибудь сам сообщит.
- Да где уж там. А м.б., он и не знает, что мы здесь живем. Ведь у него положенье такое, что может и позабыть. А помочь ведь надо. Жалко ведь - люди.
Этот разговор мы вели на Петровской, на подоконнике, куда усадил я ее, еле волочившую ноги после пробега по пунктам.


24.VII.[42]

После долгого перерыва забежал к Прокоф. Иван.
Застал М. Петр. в постели.
- Вот уж неделю болею, а вы не заходите проведать.
Прок. Ив., как всегда, поднимается навстречу и, еле передвигая ноги, говорит каким-то странным и заплетающимся языком:
- Вот и я тоже заболел.
Придерживаясь за стол, он волоком передвигает ноги.
- Вот ноги что-то отказываются служить. Да и где ж им. Всё вода да вода, а кушать-то нечего. И торговать нечем, и менять нечего.
Мар. Петр. осаживает его нытье и бодрит:
- Ну теперь день ото дня будет легче. Фронт отошел.
Покурили с М.П. - по установившемуся обычаю. Оставил ей табачку. Поделился новостями. И ушел, с болью думая о несчастных стариках, лишенных помощи выращенных ими детей и брошенных в пасть нужды и голода.


25.VII.[42]

Бомбы, напугавшие нас ночью, разорвались против пожарки на Чеховской. Ранено 8 чел<овек>, заваленных обломками дома. Извлекали засыпанных пожарные. Это уже 2-й налет с попыткой бомбить пожарку, в которой месяц назад ремонтировали немецкие машины. Шпионаж изрядно опаздывает. Попади в этот раз бомбы в цель, они только бы и разрушили пожарный гараж и покалечили дежурных пожарников.

В 11 ч. дня по Петровской мимо Горсада и по Гоголевской к Конному двору провели сотни четыре пленных. И эта партия выглядит хорошо. Люди сытые и одежда крепкая, на ногах - кожаные ботинки и обмотки. Жарко. Идут с открытыми головами и засученными рукавами гимнастерок.
Один из проходивших спросил газету. Я подал сегодняшний номер "Нового слова" со вкладышем о взятии Ростова.


-------
Примечания

¹ "А.[П.] написал ходатайство". Не вполне разборчиво: возможно, не "А.П.", а "А.В.".
² 19.VII. Упоминаются мать А.Е. Нестерова - Дарья Федоровна Нестерова; Анна (Нюра), Клавдия (Клава) и Игорь - его сестры и брат; Евгений Нестеров (Жека) - его сын, и Елена (Еленка) - приемная дочь.
Степаныч - вероятно, муж Анны Нестеровой. Лида - неустановленное лицо.
³ Feldpost (Deutsche Feldpost) - Германская полевая почта.

Из архива Е.А. Нестерова. Публикация и примечания Г.Г. Лукомникова.
(I. II. III. IV.)